Острова в океане - Страница 110

К оглавлению

110

Томас Хадсон отхлебнул из стакана.

– Приятно, – сказал он.

– Тебе всегда нравилось. Все будет хорошо, Том.

– Да уж все, что мы сейчас можем сделать, надо делать как следует.

– Главное – отдохни хорошенько.

– Постараюсь.

Генри сошел вниз, и Томас Хадсон услышал приближающийся стук шлюпочного мотора. Стук затих, послышались голоса, потом снова стук, но уже удаляющийся, Томас Хадсон немного подождал, прислушиваясь. Потом взял стакан и высоко через борт выплеснул его содержимое, а ветер подхватил это и отнес к корме. Томас Хадсон сунул стакан в подходящую по размеру ячейку в тройном стеллаже и ничком растянулся на надувном матраце, обняв его обеими руками.

В этих пальмовых шалашах у них, наверно, были раненые. А может быть, они просто хотели спрятать побольше народу. Но навряд ли. Будь их много, они бы заявились сюда в первую же ночь. Надо было мне самому поехать на берег. Впредь так и буду делать. Хотя Ара и Генри молодцы первый сорт и Вилли тоже молодец. И я должен быть молодцом. Да уж постарайся сегодня вечером, сказал он себе. И устрой им травлю, настоящую и без пощады, не делай ошибок и смотри, чтобы как-нибудь их не прозевать.

VIII

Он почувствовал, что его трогают за плечо. Это был Ара, и он сказал:

– Том, одного мы достали, Вилли и я.

Томас Хадсон сбежал вниз, и Ара за ним.

Немец лежал на корме, закутанный в одеяло. Под головой у него были две подушки. Питерс сидел рядом на палубе, держа в руках стакан с водой.

– Посмотрите, что у нас тут есть, – сказал он.

Немец был очень худ, подбородок и впалые щеки уже обросли белокурой бородкой. Волосы у него были длинные и спутанные, и в последнем дневном свете, какой бывает, когда солнце почти уже зашло, он был похож на святого.

– Он не может говорить, – сказал Ара. – Мы с Вилли уже пробовали. И между прочим, держись так, чтоб ветер не дул от него к тебе.

– Да, я еще с трапа учуял, – сказал Томас Хадсон. – Спроси, не нужно ли ему чего-нибудь, – обратился он к Питерсу.

Радист заговорил с пленным по-немецки, и тот повел глазами на Томаса Хадсона, но ничего не сказал и не повернул головы. Томас Хадсон услышал стук мотора и, оглянувшись на бухту, увидел шлюпку, выплывавшую из огней заката. Она была так нагружена, что сидела в воде выше ватерлинии. Он снова поглядел на немца.

– Спроси, сколько их там. Скажи: нам надо знать. Скажи: это очень важно.

Питерс снова заговорил с немцем – мягко и, как показалось Томасу Хадсону, даже ласково.

Немец с трудом выговорил три слова.

– Он говорит, что ничто не важно, – сказал Питерс.

– Скажи: он ошибается. Мне необходимо знать. И спроси, не сделать ли ему укол морфия.

Немец дружелюбно посмотрел на Томаса Хадсона и произнес три слова.

– Он говорит, теперь ему уже не больно, – сказал Питерс. Он быстро заговорил по-немецки, и опять Томас Хадсон уловил в его речи ласковую интонацию, но, может быть, такая интонация была присуща самому языку.

– Уймись-ка, Питерс, – сказал Томас Хадсон. – Переводи только то, что я говорю, и переводи точно, слышишь?

– Да, сэр, – сказал Питерс.

– Скажи ему, что я могу заставить его говорить.

Питерс что-то сказал немцу, и тот обратил глаза к Томасу Хадсону. Это были старческие глаза, вставленные в лицо молодого человека, только постаревшее, как стареет топляк, и почти такое же серое.

– Nein, – медленно выговорил немец.

– Он говорит – нет, – перевел Питерс.

– Это я и сам понял, – сказал Томас Хадсон. – Вилли, пойди принеси ему теплого супа и коньяку немного захвати. Питерс, спроси его, если я не буду требовать, чтобы он говорил, так, может, он все-таки не откажется от морфия? Скажи, у нас его много.

Питерс перевел, и немец посмотрел на Томаса Хадсона и улыбнулся скупой северной улыбкой.

Он что-то почти неслышно сказал Питерсу.

– Он говорит спасибо, но ему уже не нужно, а морфий лучше поберечь.

Тут он еще что-то тихо сказал Питерсу, и тот перевел:

– Он говорит, вот на прошлой неделе морфий был бы ему очень кстати.

– Скажи ему, что я уважаю его за его мужество, – сказал Томас Хадсон.

Антонио уже подходил на шлюпке вместе с Генри и остальными, ездившими на Мегано.

– Потише поднимайтесь на борт, – сказал им Томас Хадсон. – И держитесь подальше от кормы. Там у нас фриц умирает, и я хочу, чтобы он умер спокойно. Что вы обнаружили?

– Ничего, – сказал Генри. – Ровнехонько ничего.

– Питерс, – сказал Томас Хадсон. – Говори с ним, сколько хочешь. Может, что-нибудь выудишь. Мы с Вилли и Арой пойдем выпьем.

Внизу он сказал:

– Ну как у тебя с супом, Вилли?

– Да попалась мне тут похлебка из моллюсков, – сказал Вилли. – Она еще теплая. Сейчас дам ему.

– Почему тогда не суп из бычьего хвоста или индийский с пряностями? – сказал Томас Хадсон. – Это его еще вернее прикончит. А где куриный бульон?

– Есть и куриный бульон, да я не хотел ему давать. Это же для Генри.

– И правильно, – сказал Генри. – Чего ради нам с ним цацкаться?

– А мы вовсе и не цацкаемся. Когда я велел насчет супа, я подумал, что тарелка горячего бульона и глоток-другой коньяку помогут ему заговорить. Но он говорить не будет. Налей-ка мне джину, Ара.

– Они сделали для него укрытие, Том, и у него была хорошая постель из веток, и вдоволь воды, и еда в глиняном горшке. Старались сделать, чтобы ему было удобно, и канавки прорыли в песке для стока. От берега к укрытию протоптаны были дорожки, и ходило по ним человек восемь или десять. Не больше десяти. Мы с Вилли очень осторожно его несли. Обе его раны гангренозные, и по правому бедру гангрена уже высоко поднялась. Может, зря мы его сюда притащили, лучше было вам и Питерсу поехать туда и допросить его на месте? Если так, то это я виноват.

110