Острова в океане - Страница 79

Теперь машина выехала в порт – к тому месту, откуда ходил паром до Реглы и где пришвартовывались суда береговой охраны.

Вода в гавани была темная, неспокойная, но приливная волна шла без барашков. Вода была слишком уж темная, хотя после черной мерзости того, что плескалось у берега, она казалась свежей и чистой. Поглядев на залив, он увидел покой его зеркала, защищенного от ветра холмами над Касабланкой, увидел те места, где стояли на якоре рыбачьи шхуны, где пришвартовывались канонерки кубинского флота и где бросило якорь и его собственное судно, хотя и не видное отсюда. По ту сторону залива он видел старинную желтую церковь и беспорядочно разбросанные дома Реглы – розовые, зеленые и желтые, – цистерны и трубы нефтеочистительного завода в Белоте, а позади них, ближе к Кохимару, высокие, серые холмы.

– Видите свой катер? – спросил шофер.

– Нет. Отсюда его не видно.

Они ехали против ветра; дым из труб Электрической компании относило назад, и утро было ясное, прозрачное, воздух словно только что промытый, чистый – такой, как на ферме среди холмов. Люди, ходившие по пристани, видимо, зябли на северном ветру.

– Поехали сначала во «Флоридиту», – сказал шоферу Томас Хадсон.

– До посольства всего четыре квартала.

– Да. Но я сказал, что хочу сначала во «Флоридиту».

– Как вам угодно.

Они въехали в город и ушли из-под ветра, и, проезжая мимо складских помещений и магазинов, Томас Хадсон учуял запах муки, слежавшейся в мешках, и мучной пыли, запах только что вскрытых упаковочных ящиков, запах поджаренного кофе, который подействовал на него посильнее утренней порции виски, и чудесный запах табака, еще сильнее ударивший ему в нос, когда машина свернула направо к «Флоридите».

«Флоридита» стояла на одной из его любимых улиц, но он старался не ходить по ней днем – узкие тротуары, сильное движение, а по ночам, когда движение прекращалось, кофе здесь не жарили и окна складов были на запоре, так что и табаком не пахло.

– Закрыто, – сказал шофер. Железные шторы на обоих окнах кафе были еще спущены.

– Так я и думал. Тогда сворачивай на Обиспо к посольству.

По Обиспо он ходил пешком тысячи раз и днем и ночью. Ездить по этой улице он не любил, потому что она быстро кончалась, но откладывать свою явку к полковнику поводов у него больше не было, и он допил коктейль и посмотрел на машины, идущие впереди, на прохожих, на движение у перекрестка и решил приберечь улицу на после, когда можно будет прогуляться по ней пешком. Машина остановилась у здания посольства, и он вошел туда.

При входе полагалось записать свое имя, фамилию и цель посещения. У стола сидел грустный чиновник с выщипанными бровями и усиками на самых уголках верхней губы. Чиновник поднял голову и подвинул ему бумагу. Томас Хадсон даже не взглянул на нее и вошел в лифт. Чиновник пожал плечами и погладил свои бровки. Уж очень они у него выделялись на лице. Но такие все-таки опрятнее, чем густые, косматые, к тому же они гармонируют с его усиками. А тоньше его усиков и быть ничего не может, если уж заводить, так только такие. Более тоненьких нет ни у Эррола Флинна, ни у Пинчо Гутьерреса, ни даже у Хорхе Негрете. А все-таки он скотина, этот Хадсон, прошел мимо и даже не взглянул на него.

– Какого-то maricon посадили у двери, – сказал Томас Хадсон лифтеру.

– Никакой это не maricon. Так – никто.

– Как тут у вас дела?

– Хорошо. Отлично. Как всегда.

На четвертом этаже он вышел и пошел по коридору. Он открыл дверь, среднюю из трех, и спросил офицера, сидевшего за столом, тут ли полковник.

– Он вылетел в Гуантанамо сегодня утром.

– Когда вернется?

– Он сказал, что, может быть, полетит на Гаити.

– Для меня ничего нет?

– У меня нет.

– Он ничего не просил передать мне?

– Сказал, чтобы вы никуда не отлучались.

– Какое у него было настроение?

– Отвратительное.

– А выглядел как?

– Ужасно.

– Ругал меня?

– Да нет как будто. Просил только передать вам, чтобы вы никуда не отлучались.

– Ничего такого, о чем мне следует знать?

– Нет. А разве должно быть?

– Вы это бросьте.

– Ладно. Вам, наверно, туго там пришлось. Но вы не здесь, не с ним работаете. Вы ходите в море. А я плевал на…

– Легче, легче.

– Где вы сейчас обретаетесь? За городом?

– Да. Но сегодня ночую здесь.

– Он сегодня не вернется, ни днем, ни вечером. А когда прилетит, я вас вызову.

– А он на самом деле не ругал меня?

– Да ничего подобного. Что это вы? Совесть нечиста?

– Нет. А кто-нибудь еще меня ругает?

– Насколько я знаю, даже адмирал вас не ругает. Сматывайтесь отсюда и напейтесь за меня.

– Я сначала за себя напьюсь.

– И за меня тоже.

– Это зачем же? По-моему, вы что ни вечер, то пьяны.

– Мне этого мало. Как там Хендерсон?

– Хорошо. А что?

– Ничего.

– А что?

– Ничего. Просто так спрашиваю, Жалобы у вас есть?

– Мы сюда жаловаться не ходим.

– Ax, какой герой! Истинный вождь!

– Мы предъявляем обвинения.

– Э-э, нет! Вы лицо гражданское.

– Провалитесь в тартарары!

– А зачем мне проваливаться? Я и так в тартарарах.

– Вызовите меня, как только он приедет. И передайте мой привет господину полковнику и скажите господину полковнику, что я являлся.

– Слушаю, сэр.

– А почему «сэр»?

– Из вежливости.

– Всего хорошего, мистер Холлинз.

– Всего хорошего, мистер Хадсон. И чтобы ваших людей по первому требованию можно было разыскать.

– Покорно благодарю, мистер Холлинз.

В коридоре он встретил знакомого капитана. Тот вышел из шифровального отдела. Капитан был загорелый (загар получен за игрой в гольф и на пляже Хайманитаса); загар и здоровый вид скрывали его неблагополучие. Он был еще молод и считался знатоком Дальнего Востока. Томас Хадсон познакомился с ним еще в Маниле, где он представлял фирму по продаже автомобилей с филиалом в Гонконге. Он говорил по-тагальски и на хорошем кантонском. Знал и испанский. И поэтому очутился в Гаване.